Экзистенция - существование

 

Экзистенция объективно подрывает веру в науку. Т.е. наука претендует на некую веру метафизического значения, и экзистенциализм разоблачает право обладать верой жизни и сводить ее к категории достоверности знания. Экзистенция есть существование сконцентрированное в самосознании субъекта состояния. И  это существенная категория онтологии бытия сконцентрированная в самосознании жизни. Т.е. возникает правомерный вопрос: можно ли жизнью назвать то, что не осознает себя таковой? Поэтому нередко экзистенциализм сравнивают с субъективным идеализмом, способным концентрировать в себе восприятие и усилие жизни, представляя собой духовное начало функционального преображения бытия способности быть. В этом заложена сущность, - экзистенция человеческой жизни. Человек централизует собой всю вращающуюся вокруг него динамику активности жизни и существенно преображает ее облик в ноосферу собственного бытия как оформления значимости самовыражения способности быть. Но экзистенция человеческой жизни преследует новации преображения не по форме состояния, а по содержательному качеству приращения функционального значения жизни в форме обозначения ее динамичной активности. Наш век отличается от XVI или XVII века перспективой самосознания жизни, а не формой организации ее бытия. Форма возникает лишь как эквивалентное следствие этого самосознания жизни и обозначает собой состояние, а не функцию участия в преображении способности быть. И даже пресловутое просвещение делающее свою ставку на организаторскую силу разума обозначает собой лишь утверждающее символичное значение власти обладания стихийностью жизни, но не функциональную перспективу самой жизни, ибо жизнь вне ее метафизики просто немыслима и представляет собой эмпирический мир разумного. Поэтому символичность человеческих достижений, сконцентрированная в разуме, не обозначает собой перспективного значения жизни. Символика остается неотъемлемым атрибутом формы состояния, содержание же предполагает программное наполнение потенцией жизни, вхождение самосознания в функциональное тело ее активности.

Экзистенция действия вовлеченности сознания в функцию роста преследует собой не просто ощущение жизни посредством вчувствования в проходящий момент событийности. Взвешивания ее напряженности и пробуждения в себе чувства собственного желания жить. Ибо именно в созерцательности экзистенциальный подход часто подвергался критике сгущения красок, лишенного искренности участия. Экзистенция, лишенная жизненной перспективы просто состояние чувственности опосредования, преследующее символику утверждения своей значимости. Она лишена качества своего значения жизни и предполагает собой субъект состояния, но не отношение жизни.  Экзистенция действия призвана осуществлять собой жизнь, воплощать ее качественную доминанту во временной актуальности становления способности быть, отвечающей функциональной активности роста взвинчивающегося темпа жизни. Ведь процесс приятия жизни является не просто неким субъективным оцениванием происходящего, напротив, это манипуляция с функциональной программой достатка к которой получает доступ субъект состояния. В приятии жизни осуществляется воплощение программы жизни в субъекте действия. Поэтому в экзистенциальность вкладывается творческий процесс творения, созиданием из себя жизнью творца. В этом боготворчество таланта. Гениальность таланта, пробуждающаяся истоками жизни. В изоляции отчужденности дремлет особенность жизни заключенная в человеке. И потому он не живет, а существует. Поэтому, пренебрегая субъективным в человеке мы отвергаем качественное жизни, приходящее в этот мир через личное и именно потому живем в количественном мире множественности и анонимности. Не в этом ли удел эмпирической достоверности? Загнать объективную реальность в приграничные категории бесконечности, чтобы растворить качество жизни в ее множественности, клонированной и обезличивающей перспективы падения потенции жизни. Не в этом ли программа от мира состояния, но не от функции жизни, усилия преодолевающего ограниченность своего бытия?

 

Пассивный экзистенциализм формирует функциональную необходимость изоляции программной ориентации субъекта действия от тотального падения потенции жизненного усилия над своей ограниченностью. В ветхом завете экзистенция отвлеченности от функциональной деструктивности потенции жизни предполагает завет относительной взаимозависимости в структуре воплощения программы жизни и основой узаконивается в субботе покоя. Онтологическая доминанта этой необходимости заключена в функциональной неспособности к действию субъекта состояния творчески несвязанно, отвлеченно от деструктивности своего ограниченного отношения к жизни. Функционально состояние обезжизненно  и потому его деятельность программно ориентирована на изживание потенции жизни. Субъект состояния содержит в себе программу фрагментарной перспективы развития, потому и стратегия его роста преследует динамику обладания жизнью. Но понятие обладания исключает фукнциональное значение жизни потому как ограничивает и функционально обедняет восприятие жизни. Жизнь это всегда действие, а не фундамент, претендующий на вечность. Для него сокрыта функция творчества, творения и созидания. Именно поэтому динамика его программной активности ущербна и требует жертвы. Понятие жертвы связано с функциональным дисбалансом меры состояния, когда приложенные усилия воплощения недостаточны для удовлетворения в становлении энергии жизни. Неусвоенная энергия деструктивна и поглощает потенции жизни. Жертва и есть смещение балансирующей меры соответствия неспособности к жизни приводимой к знаменателю функциональной динамики роста. В этом собственно смысл и жертвы Христовой. Ибо мера стабилизации состояния зиждется на соответствии качества состоятельности предъявляемой ей напряженности жизни в функции роста и именно это тотальное несоответствие гармонии обеспечения программой жизни порождает инфляцию жизнеспособности. Со смещением этой меры соответствия утрачивается и стабильность состояния бытия. Поэтому понятие жертвы имеет глубокий метафизический смысл, выраженный в символике литургии жертвоприношения. В этом не темнота знания, в которой обвинял религиозную сознательную приверженность новый взгляд научного понимания жизни, а глубина понимания онтологии жизни, не ограниченная состоянием ее данности. Глубина инфляции качественной потенции жизни преследует наше восприятие на разных уровнях ее активности. И все что не способно отстоять новации значения жизни подвержено деградации забвения. Активность не нашедшая своего основания в структуре жизни – ущербна уже на программном уровне ибо ищет жертвы своего развития. И если эта динамика не находит жертвы вовне, то этой жертвой становится сам Израиль. Т.е. если он не находит в себе функции жизни, то динамика его посвященности в жизнь преумножает скорбь несоразмерности в форме увядания. Именно поэтому ветхий завет жестоковыйный, оправдывающий неспособность к жизни и выживание в тотальном падении потенции жизни в борьбе за истоки программы жизненного основания. Высокочастотная активность самосознания вживляется в материал жизни. И ее можно было бы осуждать, если бы был какой, иной способ возрождения жизни. Но нет возрождения жизненной полноты единства без воинственного изживания своей ограниченности. Динамика активности или является атрибутом представительства бытия, или же исключает саму форму состоятельности, не обнаружив в ней фундамента сущности бытия в способности быть. Проблема внутренней чистоты душевной гармонии жизни выплескивается в мир обыденной повседневности бытия. Чтобы сохранить в себе жизненную полноту достатка необходимо изолироваться от деструкции состояния и свободы отвлеченности от функции жизни. Избавиться от источников этих шумовых программ общения с Богом. Пассивная экзистенция изоляции субъекта состояния избавляет от программной энтропии способности, но не дает программного обеспечения жизненной функцией. Два необходимых предиката вовлеченности в функцию жизни содержит в себе суббота покоя. Не войти в покой оный – предполагает остаться с функциональной деструктвностью оформления. Не открыть для себя функционального, программного основания жизни. Фрагментарная деструктивность отвлеченная от истока жизненной полноты, казалось бы, не имеет иной перспективы, как только фатальной неизбежности своего увядания и потому служит абсолюту смерти и распространяет собой программу энтропии жизни. Но субъект состояния еще и человек и как принцип богоподобия в нем проявляется человечность, связанная с творческим процессом обновления личного. Израильский опыт – это пионер служения идеи жизни вопреки тотальной необходимости смерти, не имеющей в себе плод развития. Жизнь после смерти – активность, исключающая право самой жизни! Почему паразит возможен в деструктивности своей изначальности? Просто потому, что потенция усилия жизни содержит его. И если чаша терпения иссякнет, он на себе испытает «плоды» своей активности. В этом зловещая люциферовская свобода освобождения от функции жизни. Библейская же свобода это жизнь вопреки неизбежности смерти. Как же достигается онтологическая доминанта жизненного начала в организации обеспечения усилия жизни? Органика неспособная к функциональной активности жизни посредством завета приятия открывает для себя относительную принадлежность к источнику жизни. Более того, она становится придатком воплощения в своей обыденности программы жизни. В этой придаточности обнаруживает себя рабство «рабов божиих». Онтологически такое рабство квалифицирует себя как освобождение от функциональной неспособности, инфляции падения потенции жизни, а именно: органика состояния отказывается от своей свободы и глубины посвященности в функцию жизни в связи с несоответствием активности роста, что адекватно еще несформированной в ней ответственности перед жизнью. Т.е. деструктивное усилие с повышением функциональной активности жизни изживает самое себя. Органическая свобода существования становится рабой сущности истоков потенции жизни. Поэтому и «человеку достичь духовного единства жизни невозможно, но Богу все возможно». Отречение от свободы и от ответственности перед жизнью избавляет от деструктивности творческое начинание роста. Вся ответственность концентрируется в истоке жизни – покой оный, некая гармония симметрии качественной и функциональной полноты. Их объединяет вектор действия и точка воплощения этой программы жизни в субъекте состояния. Ветхий завет формирует структуру бытия, удовлетворяющую гармоничной перспективе активности жизни. Гармония самодостаточности предполагает изоляцию от деструктивности существования. Более того, она близка к покою самоорганизации повышения достоинства жизни. Самоорганизация имеет метафизические корни развития. Поэтому субъект состояния лишенный силы созидающего действия в своей открытости программе жизни и общении с истоками ее достаточности в субботе покоя наполняет себя программой достоинства преображающего качество сущности субъективного естества. Именно поэтому для Израиля бог – невидимый, не принадлежащий не к одной стихийности обыденной повседневности жизни и поэтому не привязывающий сознание к форме состояния. Сознание служит сущности жизни, а не идолу ее оформления. Так экзистенциальная пассивность приводит сознание к функциональной полноте жизни. Раб божий становится точкой приложения программы жизни. А его отступничество порождает антагонизмы отречения от естества атрибута своей данности в предназначении и посвящении в жизнь, ибо желание свободы все еще остается не эквивалентно ответственности перед жизнью. Такая свобода может принести лишь истечение потенции ее усилия. Именно поэтому ветхий завет жесток по своей сущности, не жалея плоти, отстаивая пространство организации жизненного усилия перед тотальной необходимостью ее умерщвления. Это оазис формирования духовного основания жизни, который станет тем семенем сознательного взросления бытия способности быть. Самосознание жизни в принадлежности самой жизни. Нет, не эволюция, а программа усилия над собой позволила открыть для сознательного рабства путь жизненной свободы, имеющий в себе плод самой жизни. И только это усилие открыло нам перспективу человека разумного.

Если суббота покоя формировала значение приятия жизни и насыщала сознание программным обеспечением гармонии бытия, от сознания требовался лишь покой освобожденности от насущного, то благодать, исходящая из принципа любви и всеобщей качественной целостности жизни ставит более амбициозные требования перед взрослением сознания жизни. Требуя от него участия деятельности содержащей в себе ответственность перед жизнью. Мера регуляции активности жизни переносится в субъект состояния и символом этого становится утешитель, - Дух жизни, живущий в человеке. И вот, в новом завете мы уже встречаем экзистенцию участия! Когда раб становится сыном, созревшим в плоде усилия жизни для действия, но не по своей силе, а по благодати Божией. Состоятельность насущного все так и содержит в себе метафизические корни обеспечения. Субъект состояния готов принять участие в благодати Божией и обнаруживает в своем содержании силу Его действия. Новая тварь – это система относительности, сконцентрированная в творческом действии усилия над собой и потому отличная от состояния и представляющая собой функцию роста. Вся эта система относительности зиждется на идее любви и единства. Поэтому любящий, не силится обладать, присваивать себе и владеть ею, а открывает для себя новую функциональную значимость бытия – жить жизнью. И потому созерцательность не удовлетворяет сознание жизни, которое стремится к сущности, и не приемлет идеи формальности существования. Присутствия в театре оформления бытия способности быть. Самосознание перерастает границы животной символичности эгоцентризма. Оно открывает в себе процесс обновления, функционального преображения своей ограниченности – роста. Любовь, и есть та мера ответственности эквивалентная свободе творческого усилия, потому и состояние благодати самодостаточно и не приемлет ущербной свободы понижения потенции жизни. Именно поэтому мы говорим, что сыновний рост в Боге содержит в себе функциональную богоуподобленность Творцу, как способность разделять в себе меру свободы и ответственности перед жизнью. А завет благодати – экзистенцию активного участия в функции жизни, дающую возможность вместить в себе потенцию целостности жизни. Вобрать в себя весь мир и жить проблематичностью Его функциональности. В этом смысле величайшим преступлением является равнодушие к жизненному усилию над собой, зарывающее талант, как дар Божий в землю, не позволяя осуществить в себе функциональное предназначение жизни. Для того чтобы жить необходимо быть открытым полноте ее единства и это позволит частному обогащаться тем, чем никому не дано владеть, но содержать собой в самовыражении атрибутивности своего естества как функции боготворчества сконцентрированного в своем таланте. Наверное, именно в этом кантовское достоинство быть счастливым по настоящему, быть достойным счастья, отвергающее гегелевские претензии на спекулятивное осчастливливание и тайное владение жизнью.

Онтология души человеческой не менее важна в мире материала, ибо отражает функциональную вершину его развития. Научность же придерживающаяся своей строгости обозначения жизни существованием, никогда не сможет в мировоззрении объединить мироздание полноты жизни без метафизики конструктивного понимания происходящего. Ибо жизнь не исчерпывается одним состоянием присутствия и поддерживает свое постоянство потенцией силы действия, которая априорно принадлежит миру метафизической значимости. Пока мы не выявим для себя прерогативы ценности априорной онтологии бытия, как матрицы пространственно-временного континуума содержащего в себе особенность известной нам динамики жизни мы неизбежно будем связывать эту априорность с гносеологией восприятия, как кантовские очки, содержащие собой пространственно-временную континуальность видения. Чтобы выйти из субъективной обязательности сознательного состояния необходимо открыть для себя отношения относительности бытия способности быть, которые проявляются в субъекте, но не содержатся в нем ибо сущность и существование для мира материала дуалистично разобщены. И чтобы преодолеть эту пропасть необходима длительность времени функционального взросления жизни.